Неточные совпадения
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух, бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его к
земле, и вот оно исчезло в месиве
человеческих тел.
Опять полились на Захара «жалкие» слова, опять Анисья заговорила носом, что «она в первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину не было, да и свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг рода
человеческого, хоть сейчас сквозь
землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она про Ильинскую барышню и не слыхивала, а разумела какую-нибудь другую невесту…».
Прочтя нагорную проповедь, всегда трогавшую его, он нынче в первый раз увидал в этой проповеди не отвлеченные, прекрасные мысли и большею частью предъявляющие преувеличенные и неисполнимые требования, а простые, ясные и практически исполнимые заповеди, которые, в случае исполнения их (что было вполне возможно), устанавливали совершенно новое устройство
человеческого общества, при котором не только само собой уничтожалось всё то насилие, которое так возмущало Нехлюдова, но достигалось высшее доступное человечеству благо — Царство Божие на
земле.
Бесконечный океан мировой жизни посылает свои волны на замкнутую и беззащитную
человеческую общественность, выдворенную на небольшой территории
земли.
Личное
человеческое начало все еще не овладевало безличными природными стихиями
земли.
Но вот, однако, что надо отметить: если Бог есть и если он действительно создал
землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по эвклидовой геометрии, а ум
человеческий с понятием лишь о трех измерениях пространства.
Сколь умилительно душе его, ставшей в страхе пред Господом, почувствовать в тот миг, что есть и за него молельщик, что осталось на
земле человеческое существо, и его любящее.
Если они на
земле тоже ужасно страдают, то уж, конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко, — но ведь это рассуждение из другого мира, сердцу же
человеческому здесь на
земле непонятное.
И сколько же было идей на
земле, в истории
человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей
земле?
Об остальных слезах
человеческих, которыми пропитана вся
земля от коры до центра, я уж ни слова не говорю, я тему мою нарочно сузил.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов — и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах
человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость
земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим и умным духом в пустыне?
Можно найти и там, в рудниках, под
землею, рядом с собой, в таком же каторжном и убийце
человеческое сердце и сойтись с ним, потому что и там можно жить, и любить, и страдать!
На
земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род
человеческий пред потопом.
Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история
человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия
человеческой природы на всей
земле.
На опушке лиственного леса, что около болота, староверы часто находили неглубоко в
земле бусы, серьги, браслеты, пуговицы, стрелы, копья и
человеческие кости. Я осмотрел это место и нашел следы жилищ. На старинных морских картах при устье Амагу показаны многочисленные туземные юрты. Старик рассказывал мне, что лет 30 назад здесь действительно жило много удэгейцев, но все они погибли от оспы. В 1870 году, по словам Боголюбского, на берегу моря, около реки Амагу, жило много туземцев.
Я шел впереди, а Дерсу — сзади. Вдруг он бегом обогнал меня и стал внимательно смотреть на
землю. Тут только я заметил
человеческие следы; они направлялись в ту же сторону, куда шли и мы.
Действительно, кое-где чуть-чуть виднелся
человеческий след, совсем почти запорошенный снегом. Дерсу и Сунцай заметили еще одно обстоятельство: они заметили, что след шел неровно, зигзагами, что китаец часто садился на
землю и два бивака его были совсем близко один от другого.
От него есть избавленье только в двух крайних сортах нравственного достоинства: или в том, когда человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как детей, когда мошенничество наросло на человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до какой
человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что не попадается в европейских
землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими
человеческими слабостями.
О, «писачки» российские! с каждым годом вы плодитесь и множитесь и наполняете
землю отечественную стихами и прозою; но когда же вы в меру
человеческого возраста вырастете?
Он хотел осуществления христианства в путях истории, в
человеческом обществе, а не в индивидуальной только душе, он искал Царства Божьего, которое будет явлено еще на этой
земле.
Все факты земной
человеческой истории имеют единственную и неповторимую важность; жизнь каждого человека на
земле есть момент абсолютного бытия, и другого такого момента не будет уже дано для дела спасения.
Чтобы заслужить бессмертие, нужно жить, а не умирать; нужно на
земле, в земной
человеческой истории совершить дело спасения; нужно связать себя с историей вселенной, идти к воскресению, утверждать плоть в ее нетленности, одухотворять ее.
Социализм верит, что старый мир разрушится, что над старым злом будет произнесен окончательный суд, что настанет совершенное состояние на
земле, царство
человеческой правды, что люди будут как боги.
Позитивисты, исповедующие социальные утопии, ждут страшного суда над злом прошлого, ждут окончательного торжества правды на
земле, но смешивают правду Божью с правдой
человеческой, суд Божий с судом
человеческим, чаяния Христа-Мессии с чаяниями Антихриста, земного бога.
Для этого сознания Бог и человек, божественная и
человеческая воля в Христе, дух и плоть, небо и
земля так и остаются несоединенными и несоединимыми, так как чудо претворения и преосуществления малому разуму недоступны.
Когда правда Христова становится видимой материальной точкой на
земле, когда правда эта насильственно вводится в души
человеческие, она теряет свой искупительный и спасительный характер.
Безумна была мысль, что можно найти на
земле заместителя Христа, что можно обожить
человеческую природу превращением Церкви в государство, а не свободным принятием внутрь себя Христа.
Дуйские каторжные с течением времени становились поселенцами, из России прибывали каторжные с семьями, которых нужно было сажать на
землю; приказано было считать Сахалин
землею плодородною и годною для сельскохозяйственной колонии, и где жизнь не могла привиться естественным порядком, там она мало-помалу возникла искусственным образом, принудительно, ценой крупных денежных затрат и
человеческих сил.
Обыкновенно они бывают защищены от холодных ветров, и в то время как на соседних горах и трясинах растительность поражает своею скудостью и мало отличается от полярной, здесь, в еланях, мы встречаем роскошные рощи и траву раза в два выше
человеческого роста; в летние, не пасмурные дни
земля здесь, как говорится, парит, во влажном воздухе становится душно, как в бане, и согретая почва гонит все злаки в солому, так что в один месяц, например, рожь достигает почти сажени вышины.
В это время вальдшнепы охотно и смело приближаются к
человеческим жилищам, к мельничным прудам и плотинам, особенно к конопляникам и огородам; днем скрываются в густых садах, парках, рощах, ольховых и, таловых кустах, растущих почти всегда около прудов, плотин и речек, а ночью летают в огороды и капустники, где ловко им в мягкой, рыхлой
земле доставать себе пищу.
Тут видно было истинное
земли изобилие и избытки земледелателя; тут явен был во всем своем блеске мощный побудитель
человеческих деяний — корыстолюбие.
Следы
человеческой жизни глохнут очень скоро: усадьба Глафиры Петровны не успела одичать, но уже казалась погруженной в ту тихую дрему, которой дремлет все на
земле, где только нет людской, беспокойной заразы.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на
земле молотили живое
человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили с лошади и десятки рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни мужики.
В тот же день вечером совершилось в доме Анны Марковны очень важное событие: все учреждение — с
землей и с домом, с живым и мертвым инвентарем и со всеми
человеческими душами — перешло в руки Эммы Эдуардовны.
— Сами они николи не ездят и не ходят даже по
земле, чтобы никакого и следа
человеческого не было видно, — а по пням скачут, с пенька на пенек, а где их нет, так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой, и так иной раз с версту идут.
Лично каждый из этих господ может вызвать лишь изумление перед безграничностью
человеческого тупоумия, изумление, впрочем, значительно умеряемое опасением: вот-вот сейчас налетит! вот сейчас убьет, сотрет с лица
земли этот ураган бессознательного и тупоумного лгания, отстаивающий свое право убивать во имя какой-то личной «искренности», до которой никому нет дела и перед которой, тем не менее, сотни глупцов останавливаются с разинутыми ртами: это, дескать, «искренность»! — а искренность надобно уважать!
— Миром идут дети! Вот что я понимаю — в мире идут дети, по всей
земле, все, отовсюду — к одному! Идут лучшие сердца, честного ума люди, наступают неуклонно на все злое, идут, топчут ложь крепкими ногами. Молодые, здоровые, несут необоримые силы свои все к одному — к справедливости! Идут на победу всего горя
человеческого, на уничтожение несчастий всей
земли ополчились, идут одолеть безобразное и — одолеют! Новое солнце зажгем, говорил мне один, и — зажгут! Соединим разбитые сердца все в одно — соединят!
Но, дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень помогает. Ведь ясно: вся
человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (наша) есть вместе с тем и наиболее совершенная (наша). Если люди метались по
земле из конца в конец, так это только во времена доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?
«На костях
человеческих стоит старое замчи́ще», передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под
землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым зáмком.
По изрытой свежими взрывами обсыпавшейся
земле везде валялись исковерканные лафеты, придавившие
человеческие русские и вражеские трупы, тяжелые, замолкнувшие навсегда чугунные пушки, страшной силой сброшенные в ямы и до половины засыпанные
землей, бомбы, ядра, опять трупы, ямы, осколки бревен, блиндажей, и опять молчаливые трупы в серых и синих шинелях.
Он думает и чувствует по-земному, полагает, что если мы живем на
земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься
человеческими делами, к которым мы призваны.
В лавке становилось все труднее, я прочитал все церковные книги, меня уже не увлекали более споры и беседы начетчиков, — говорили они всё об одном и том же. Только Петр Васильев по-прежнему привлекал меня своим знанием темной
человеческой жизни, своим умением говорить интересно и пылко. Иногда мне думалось, что вот таков же ходил по
земле пророк Елисей, одинокий и мстительный.
Ищи его теперь, этого счастья, в этом пекле, где люди летят куда-то, как бешеные, по
земле и под
землей и даже, — прости им, господи, — по воздуху… где все кажется не таким, как наше, где не различишь человека, какого он может быть звания, где не схватишь ни слова в
человеческой речи, где за крещеным человеком бегают мальчишки так, как в нашей стороне бегали бы разве за турком…
Католический катехизис говорит: L’église est la société de fidèles établie par notre Seigneur Jésus-Christ, répandue sur toute la terre et soumise à l’autorité des pasteurs légitimes, principalement notre Saint Père — le Pape, [Церковь есть общество верующих, основанное господом нашим Иисусом Христом, распространенное по всей
земле и подчиненное власти законных пастырей и святого нашего отца — папы.] подразумевая под pasteurs légitimes
человеческое учреждение, имеющее во главе своей папу и составленное из известных, связанных между собой известной организацией лиц.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями
человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной
землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, будя в нём зверя, потом, тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы духа, необходима устойчивая вера в
человеческий разум. Но её даёт только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звёзды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на
земле.
— Егда же несть в сердце
человеческом страха божия — и человека не бе, но скот бесполезный попирает
землю!
— Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в
человеческое сердце, так самолюбиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас за тридевять
земель убежать готов!
Говорит он о
человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на
земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников.
Это была страшная и захватывающая картина.
Человеческий труд кипел здесь, как огромный, сложный и точный механизм. Тысячи людей — инженеров, каменщиков, механиков, плотников, слесарей, землекопов, столяров и кузнецов — собрались сюда с разных концов
земли, чтобы, повинуясь железному закону борьбы за существование, отдать свои силы, здоровье, ум и энергию за один только шаг вперед промышленного прогресса.